Ильич

В аудитории 213 собрались люди в чёрных одеждах. К задней стене прислонились два траурных венка с чёрными лентами. На одном была лента с надписью «Дорогому Ильичу от коллег», на втором было что-то неразборчивое готическим шрифтом. На стене висел портрет старенького, совершенно лысого, но улыбающегося человека. Наискосок к портрету была прицеплена чёрная лента.

Столы и стулья из аудитории были вынесены в коридор. Вместо них поставили мягкие кресла, которые принесли из конференц-зала. Между собой эти кресла были скреплены – по четыре единицы. Ширина аудитории позволяла вместить по две такие связки в каждом ряду. В центре образовался проход.

На первом ряду сидело пять человек. Они были важные, солидные, с надменными лицами. Три места пустовало. Во втором ряду сидело одиннадцать человек. Восемь располагались в мягких креслах, трое жались на жёстких студенческих стульях, которые они притащили из коридора и поставили в проход. Этот проход имел такую неудачную ширину, что вмещал в себя лишь два с половиной стула. Эти люди долго не могли расположить свои стулья в проходе. Они тихо ругались и гремели железными ножками. Им хотелось сидеть в ряд, никто не хотел остаться сзади. Сошлись на том, что один стул всё же поставили назад. Трое людей уселись на два стула, а мужчина справа, чтобы не упасть, опирался рукой на стул, который стоял сзади. Он мог бы опереться о кресло, но не хотел вторгаться в чужую, пусть и временную, собственность.

В остальных рядах люди сидели спокойно, мирно расположившись в мягких креслах. Сзади, кстати, было штук десять свободных мест, на которые та шумная троица могла бы усесться, если бы пожелала.

Ведущий начал говорить торжественным, красивым грудным голосом:

– Уважаемые германские господа!.. – он поклонился первому ряду. – Дорогие фольксдойче, – кивок второму ряду. – Русские коллеги, – докладчик обвёл носом аудиторию. – Весь Китеж сегодня скорбит по великому нашему гражданину, известному лингвисту, славному человеку, дорогому нашему Ильичу.

1956 год начался для нас вот с такой невыносимой утраты. Так и хочется сказать: «Утрата, несовместимая с дальнейшей жизнью нашего университета». Ведь что за талант, что за человечище ушёл из жизни! Не услышим мы больше его картавого голоса, не заглянем в его задорные прищуренные глаза, не услышим новой придуманной им остроты.

3 месяца не дожил он до своего 86-летия. Я уже начал сочинять басню по мотивам Эзопа. Хотел порадовать дорогого Ильича своим творчеством на его дне рожденья. Я уже положил бумагу, я уже обмакнул своё перо в чернила, как пришёл посыльный солдат с печальной новостью о том, что Ильича больше с нами нет. О судьба, как ты несправедлива к достойнейшим из нас!

Ведь этот человек всю жизнь, с гимназических лет, занимался латинским языком! Господи, какой это был тонкий и знающий латинист! Родит ли когда-нибудь земля нашего дистрикта нам второго такого латиниста? Я не знаю.

Вот что я вам скажу... Мы как-то сидели дома у Ильича и перебирали гречку. Вот за этим невинным занятием он и рассказал мне, что больше всего в своей жизни он благодарен своему гимназическому учителю древних языков. Именно он привил Ильичу любовь к латинскому. Уроки этого учителя Ильич пронёс в своём сердце через всю жизнь. Как мне рассказал Ильич, он часто закрывает глаза и представляет, что в класс заходит его учитель, смотрит на гимназистов и произносит своё сакраментальное: «Вэни, види, вики», и от этого всё в душе Ильича замирает.

Ильичу в молодые годы было очень сложно выбрать свой дальнейший жизненный путь. Он хотел быть и юристом, и врачом, и писателем, и философом, и путешественником, и даже революционером. Какое же счастье для всех нас, что в такой сложный момент встретил наш Ильич опять (и, к сожалению, в последний раз) своего учителя древних языков, который наставил его на путь истинный, объяснил, что лингвистика это судьба Ильича.

Будет ли у нас ещё такой Ильич? А вы знаете, я думаю, что будет. Пусть в нашей городской гимназии не преподают латинский, пусть даже у нас в университете на латинский отводится лишь 72 часа, но я всё равно верю. И я сам готов подойти к какому-нибудь смышлёному парню, потрепать его по голове и сказать: «Хочешь быть таким как Ильич? Будешь им. Надо только верить и стараться».

Надо нам всем стараться так, как старался Ильич. Ведь это же какой удивительный человек был! Кто из нас способен на то, чтобы в третий раз взяться за перевод писем Сенеки к Лукиллию?! А ведь это толстая книга! Он один раз перевёл. Прошло десять лет – перевёл второй раз. Прошло ещё двадцать лет – взялся за перевод в третий раз. Я его спрашиваю, зачем, дескать, Ильич, ты третий раз переводишь? Ведь твой перевод и так идеален. А он прищурился на меня так с хитрецой и говорит:

– Саша, я «эссе» иначе надумал переводить, и про супин у меня теперь иное мнение.

Вот вы сами сравните. Раньше он переводил так: «Почему никто не признается в своих пороках? Потому что в них и сейчас тонет». А теперь: «Почему никто не признает свои пороки? Потому что и сейчас в них существует». Какая, спрашивается, разница, тонет человек в своих пороках или существует в них? А Ильич видел эту разницу. И вообще он в последнее время жил с убеждением, что надо переводить как можно ближе к оригиналу. Потому что русский язык ближе всего к латинскому по своей красоте. Так считал Ильич... Я предлагаю объявить минуту молчания, – внезапно сказал оратор.

Все присутствующие встали, понурили головы.

– Я продолжу, если позволите. Мне тут делают знаки, что пора уже заканчивать... Что бы я хотел ещё сказать? В адрес нашего факультета поступают телеграммы соболезнования со всего мира. Я не буду зачитывать их все... Вот из Питер-сити пришло... «Студенты и тьюторы Питаситского герцогского университета выражают самые искренние слёзы по поводу утраты кончины Ильича. Салютамус тэ, скриптор». Вот так написано в этой телеграмме.

А вот ещё только что принесли. «Астрономы Семененко и Нафтульев из Калифорнии открыли на Луне новый кратер. Воодушевлённые прекрасным переводом Сенеки в исполнении Ильича, они назвали кратер... Сенека».

Пауза. По лицу докладчика покатились слёзы.

– Господа,.. друзья,.. это... победа. Это славная победа! Викториа глориоза эст!

Аплодисменты. Многие встали.

– Жаль, что Ильич не дожил до этого счастливого момента. А он очень любил такие моменты, моменты торжества.

Помните, как он любил птиц?! Напротив окна его кабинета висела кормушка. Каждый день утром Ильич насыпал в неё семечки. А потом мог часами смотреть на то, как синицы и воробьи едят из этой кормушки.

Помните, как повадились местные гопники залезать в кормушку своими грязными руками?! Помните, как переживал Ильич по этому поводу?! Помните, какие бранные слова он кричал через форточку этому подлому народу?! Помните, как эти гопники – двое русских, татарин и еврей – подкараулили Ильича и избили его за эти слова? За обидные, но справедливые слова. И Ильич даже не пошёл в полицию, он ответил им так, как может ответить русский интеллигент, четверостишием...

И какое же счастье было, когда университет на 80-летие выделил Ильичу целого солдата для того, чтобы он охранял кормушку от местной бедноты, штыком отгоняя эту голытьбу от семечек Ильича. Он потом сказал мне: «Саша, какое же это великое счастье – ощущать свою значимость. Не зря я прожил, значит, жизнь, если мне делают такой подарок». И потом он целую неделю ходил сам не свой от счастья и умиротворения. Вот так он любил моменты своего триумфа.

И в заключение я хотел бы процитировать его самого. Это тот самый последний отрывок из Сенеки, после которого остановилось сердце Ильича.

* * *

На трибуну взошёл докладчик.

– Товарищи! 1924 год начался для нас трагически. Ушёл из жизни дорогой Ильич. Миллионы тружеников во всём мире, миллионы рабочих и крестьян, солдат и матросов, мужчин и женщин, стариков и детей проливают слёзы в эти дни.

Но мы, коммунисты, люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы это те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию Ильича. Нет ничего выше, чем честь принадлежать к армии Ильича.

Основателем и руководителем нашей партии был и остаётся Ильич. Это великая честь – быть членом нашей партии. Партия Ильича это партия рабочего класса, тех, кто трудится, кто не боится борьбы и неимоверных лишений, кто готов прилагать героические усилия. Это партия героев.

Уходя от нас, Ильич завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, Ильич, что мы с честью выполним твою заповедь!

25 лет, половину своей жизни, Ильич пестовал нашу партию. Теперь это самая крепкая и самая закалённая в мире рабочая партия. Наша партия не пала под ударами царизма и его опричников. Она выдержала бешенство буржуазии и помещиков. Наша партия справилась с вооружённым нападением Колчака и Деникина, вооружённым вмешательством Англии, Франции и других государств, пытавшихся разодрать нашу родину на куски.

В жестоких боях наша партия, ведомая Ильичом, выковала единство и сплочённость своих рядов. Уходя от нас, Ильич завещал нам хранить единство нашей партии, как зеницу ока. Клянёмся же тебе, Ильич, что мы выполним твою заповедь!

Испокон веков люди делились на трудящихся и паразитов. Рабы и рабовладельцы, крепостные и помещики, рабочие и капиталисты, угнетённые и угнетатели – так до сих пор в громадном большинстве стран. Десятки и сотни раз трудящиеся пытались сбросить с плеч угнетателей и стать господами своего положения. Но ни разу им ещё не удавалось победить. Цепи рабства оставались нетронутыми, либо старые цепи сменялись новыми. Только в нашей стране удалось угнетённым и задавленным массам трудящихся сбросить с плеч господство помещиков и капиталистов. А руководила этой борьбой наша партия. А возглавлял нашу партию Ильич. И теперь весь мир знает про нашу партию и про нашего Ильича.

Царство труда можно создать усилиями самих трудящихся. Царство труда нужно создать на земле, а не на небе. Этими простыми мыслями Ильич зажёг сердца рабочих и крестьян всего мира. Ильич завещал нам хранить и укреплять диктатуру трудящихся. Поэтому клянёмся тебе, Ильич, что мы так и сделаем.

Трудящиеся должны объединяться: рабочие и крестьяне, представители разных национальностей. Русские и украинцы, башкиры и белоруссы, грузины и азербайджанцы, армяне и дагестанцы, татары и киргизы, узбеки и туркмены, – все мы одинаково заинтересованы в укреплении диктатуры трудящихся.

Ильич никогда не впадал в панику, не будем этого делать и мы. Ко всем возможным неприятностям мы будем готовиться заранее. На время мы отвоевали передышку у капиталистических государств. Но эта передышка может оказаться кратковременной. Ильич не раз указывал нам, что укрепление армии и флота является одной из важнейших задач нашей партии. Поклянёмся же, товарищи, что мы не пощадим сил для того, чтобы укреплять нашу армию и флот.

Мы видели за эти дни паломничество к гробу Ильича десятков и сотен тысяч трудящихся. Через некоторое время мы увидим паломничество миллионов трудящихся к могиле Ильича. Со всех концов света люди будут приезжать, чтобы засвидетельствовать, что Ильич был вождём не только русских рабочих, но и трудящихся всего мира.

Всего себя Ильич отдал борьбе с паразитами, не требуя ничего для себя лично. Так будем же и мы последовательно бороться с паразитизмом, как делал это Ильич.

Мы не будем воротить нос от грязного и неграмотного крестьянина или рабочего. Мы придём и выучим его, дадим ему работу и самоуважение. Ильич был прекрасно образованным человеком, но никогда не хвастался этим. Он был скромным и трудолюбивым. Будем же и мы все скромными и трудолюбивыми.

© Алексей Карманов, 2016

Написано 7.05.2016. Последнее изменение 3.07.2019.