Содержание

Никогда не разговаривайте с неизвестными

 

Эта короткая история случилась уже очень давно: примерно в 1932 г. Произошла она в Москве, на Пионерском пруду. Раньше, кстати, этот пруд назывался Патриаршими прудами, а до этого считался Козьим болотом. Пионерский пруд это прямоугольный водоём, находящийся к востоку от Московского зоопарка. Доехать туда можно на метро, выйдя на станции «Баррикадная», «Маяковская» или «Пушкинская», и потом придётся ещё пройти минут десять. В те далёкие времена, однако, не было ещё в Москве метро, хотя решение о его строительстве было уже принято. В наше время Пионерский пруд стал опять называться Патриаршими прудами.

Пионерский пруд

И вот как-то раз вечером пришли двое граждан отдыхать и работать на этот Пионерский пруд. Солнце уже заходило, но было ещё жарко и душно, несмотря на весну. Первый гражданин был невысокого роста и полный, имел лысину. Одет был в приличный летний серенький костюм. Свою шляпу пирожком он нёс в руке, потому что было жарко. Лицо его хорошо выбрито, оно несёт на себе огромнейшие очки в черной роговой оправе. Второй гражданин был одет куда менее солидно: в рубашку-ковбойку, измятые белые брюки и чёрные тапочки. Зато он был крепкий, плечистый, имел рыжеватые взлохмаченные волосы и бойкие зелёные глаза.

Солидный гражданин назывался Михаил Александрович Берлиоз. Он имел сразу две высокие должности: был главой крупной московской литературной ассоциации под названием МАССОЛИТ («массовая литература») и был редактором толстого художественного журнала, в котором публиковались разные известные и малоизвестные писатели того времени. Несолидный гражданин назывался Иван Николаевич Бездомный. Он был просто поэтом, числился в МАССОЛИТе, иногда печатался в журнале Берлиоза.

Липы вокруг Пионерского пруда уже начали зеленеть, поэтому отбрасывали кое-какую тень. Редактор и поэт кинулись к будочке с надписью «Пиво и воды». Очереди не было, и это хорошо. Людей, кроме продавщицы, вообще вокруг не наблюдалось. Почему-то ни один москвич не захотел этим жарким вечером выйти погулять под липами. Берлиоз попросил:

– Дайте нарзан.

– Нарзана нет, – ответила продавщица и почему-то обиделась.

– А пиво есть? – это сиплым голосом спросил поэт.

– Пиво привезут к вечеру.

– Так ведь сейчас уже вечер.

– Ожидайте, граждане.

– А что есть? − спросил Берлиоз.

– Абрикосовая, только теплая.

− Ну давайте, давайте, давайте!.. – вдвоём заговорили редактор и поэт.

Вместо нарзана и пива литераторы получили абрикосовую, которая обильно дала жёлтую пену. В воздухе от неё запахло чем-то парикмахерским. Напились, поикали, расплатились, уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной улице.

Тут внезапно у Берлиоза возникли на короткое время странные ощущения или даже галлюцинация. Он перестал икать, сердце его стукнуло и куда-то на мгновение провалилось, потом вернулось. Вернулось с тупой иглой, которая в нём засела. Берлиоза охватил немотивированный страх, сильный страх. Такой страх, будто стоишь уже одной ногой в могиле. Берлиозу захотелось бежать, бежать отсюда без оглядки. Такой сильный это был страх. Он тоскливо стал оглядываться по сторонам, стараясь понять, что же его напугало. Берлиоз побледнел, вытер лоб платком и подумал: «Что это со мной? Такого никогда ещё не было... Сердце шалит, старею... Ещё и переутомился. И абрикосовая, наверное, испорчена. Надо всё бросить и уехать в Кисловодск».

В глазах заходили цветные пятна. Одно пятно разрослось и сделалось тёмным. Потом эта чёрная клякса оформилась в виде прозрачного гражданина. Этот призрачный гражданин был плохо одет и вообще имел маргинальный вид: жокейский картузик, клетчатый бесформенный дешёвый пиджак. Роста гражданин был двухметрового, но в плечах и во всём теле очень узок. Противная маргинальная рожа гадко ухмылялась. «Вот так живёшь-живёшь, работаешь-работаешь, а потом вдруг неожиданная болезнь, преждевременная старость, смерть...» – загрустил Берлиоз.

Привидение висело в воздухе, не касаясь земли. Оно качалось влево и вправо, будто под воздействием ветра. «Не хочу я на это смотреть», – пробормотал Берлиоз и закрыл глаза. Когда через минуту их открыл, то галлюцинация исчезла, тупая игла тоже выскочила из сердца.

– Вы что-то сказали? – спросил Бездомный.

– Понимаешь! – воскликнул редактор. – Иван, у меня сейчас едва удар от жары и абрикосовой не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было.

– Бывает. Всякое бывает. Ты, главное, дыши глубже.

Берлиоз подышал, как советовал Бездомный, постепенно успокоился и продолжил важный, деловой разговор. Как редактор, Берлиоз заказал Бездомному большую поэму на антирелигиозную тематику. Иван Николаевич быстро написал поэму, однако Михаил Александрович был не очень доволен. Главным персонажем поэмы стал Иисус Христос, личность его была обрисована очень чёрными красками, но выглядел он как совершенно живой человек. Поэтому редактор уговаривал поэта переписать поэму, чтобы исправить этот недостаток. Берлиоз стал читать Бездомному мини-лекцию про сущность религии, про историю вопроса. Он хотел доказать, что Иисуса как личности вообще не существовало, и что все рассказы о нём это простые выдумки, обыкновенный миф.

Берлиоз в плане начитанности был полной противоположностью Бездомному. Он мог ссылаться не только на современных, но и на древних учёных: Филона Александрийского, Иосифа Флавия, Корнелия Тацита, Гая Светония Транквилла, Плиния Младшего и других. Выходило так, что все нехристианские источники либо ничего не говорят про рождении Христа, либо их сведения сомнительны и противоречивы, где-то это просто фальсификация истории.

Поэт понял, что поэму придётся переписывать, поэтому слушал Михаила Александровича очень внимательно, стараясь не только понять и осмыслить, но и запомнить фамилии учёных, которых придётся потом искать в энциклопедиях. При этом Бездомный не переставал икать, шёпотом ругая абрикосовую воду.

– Ты пойми, – говорил Берлиоз, – бог антропоморфен. Придуманный бог образом и поведением должен походить на человека, иначе будет скучно, и никто тебе не поверит, никто тебя не поймёт. Поэтому бог должен предварительно родиться. Значит, у него должна быть мама. И эта мама в какой-то период времени будет беременной. А что предшествует беременности? А?

– Ну... Это...

– Вот именно. Поэтому во всех восточных религиях бога рожает непорочная дева. Христиане не выдумали тут ничего нового. Они просто взяли уже готовый сюжет из другого мифа. Как некоторые наши собратья по перу берут свои сюжеты у других писателей.

По безлюдной аллее разносился громкий высокий тенор Берлиоза, которому сейчас некого было стесняться здесь. Он рассказывал Бездомному много просто интересного и просто полезного для поэмы: про египетского Озириса, благостного бога и сына Неба и Земли, про финикийского Фаммуза, про Мардука и даже про малоизвестного, но грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике. Михаил Александрович в некоторых местах углублялся в детали – возможно, это подскажет молодому поэту кое-какие идеи. Когда он рассказывал про то, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался ещё один человек.

Бабушки у подъезда так потом описывали этого иностранца, которому пришло в голову поселиться не в «Метрополе», а в обычной квартире. Первая бабушка сказала, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Вторая бабушка – что иностранец был громадного роста, имел платиновые коронки, хромал на левую ногу. Третья бабушка лаконично сообщила, что особых примет у иностранца не было.

На самом деле, иностранец обычно не хромал, и по аллее в тот вечер шёл вполне твёрдо. Просто потом в подъезде в темноте споткнулся и на время ушиб левую ногу.

Роста он был высокого, но не гигантского. С левой стороны у него во рту были платиновые коронки, а с правой – золотые. Урод, одним словом. Одет он был в дорогой серый костюм. Туфли и берет на нём были тоже заграничные, в цвет костюма. Кое-какой вкус урод всё же имел. Элегантный костюм дополняла трость с чёрным набалдашником в виде головы пуделя.

Лет ему было за сорок. Рот имел какой-то кривой, некрасивый. Лицо было гладко выбрито. Волосы иностранец имел чёрные, поэтому лёгкая синева после бритья всё же имелась. Литераторам показалось, что лицо иностранца и симметрия это вообще две несовместимые вещи. Правый глаз мужчины был чёрный, левый почему-то зелёный. Брови были одинаковыми, но одна заметно выше другой. Словом – хитромордый урод.

Иностранец прошёл мимо скамейки, на которой сидели редактор и поэт. При этом он посмотрел на них, скосив глаза. «Культурные люди косо не смотрят», – подумал Берлиоз. Иностранец сел на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей. «Что, мало скамеек что ли в парке? – с некоторой злостью подумал Бездомный. – Будем теперь на него постоянно оглядываться».

«Немец, – подумал Берлиоз. – Лучше меня одет».

«Англичанин, – подумал Бездомный, – и не жарко ему в перчатках?»

Литераторы продолжали рассматривать иностранца. Была в этом и профессиональная потребность. Мало ли придётся вставить в своё произведение иностранца, а как его описать? Сам же иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие Пионерский пруд. Берлиоз заметил, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало. Свой взор иностранец остановил на верхних этажах, стёкла которого ярко отражали солнечный уходящий свет. Тут тревога опять затронула душу Михаила Александровича. Наконец человек перевёл свои глаза вниз, где стёкла уже были чёрными, усмехнулся своими противными губами, прищурился и положил руки на набалдашник трости, а подбородок на руки. «Устал, бедный, – подумал Берлиоз, – целый день сегодня небось по Москве ходил».

– Иван, ты очень хорошо и сатирически изобразил рождение Иисуса, но соль-то в том, что и до этого родился целый ряд сынов божьих. Фригийский Аттис, например. Многие сыны божьи вообще ушли в небытие, ни один учёный даже не знает про их существование. Короче говоря, ни один из этих сынов не рождался, никого не было, в том числе Иисуса. Тебе надо описывать в поэме не приход волхвов, а то как они ходят и слухи распускают о рождении пророка. Ведь кто-то, прочитав твою поэму, решит вдруг, что Иисус и на самом деле существовал.

Бедного Бездомного икота совсем уже замучила. «Что за дьявольская абрикосовая вода, лучше бы я из пруда попил», – подумал поэт. Он задержал дыхание, чтобы прекратить икоту, но вместо этого икнул так громко и мучительно, что Берлиоз замолчал, а иностранец вдруг поднялся и направился к литераторам. Те поглядели на него удивлённо и настороженно.

Иностранец говорил с акцентом, но слов не коверкал.

– Извините меня, пожалуйста, что я, не будучи знаком, позволяю себе... Но предмет вашей учёной беседы настолько интересен, что...

Иностранец вежливо снял свой серый берет. Литераторы, не вставая, слегка кивнули и сказали хором:

Здрасьте.

«Француз, – подумал Берлиоз. – Много общался с русскими дворянами у себя в Париже».

«Поляк, – решил Бездомный. – Свой, славянин».

– Разрешите мне присесть? – вежливо попросил иностранец и, не дожидаясь ответа, повернулся к литераторам спиной, слегка согнулся, собираясь сесть.

Берлиоз и Бездомный не двигались с места и удивлённо разглядывали выпяченный зад иностранца. Иностранец повернул голову и заметил, что приятели не раздвинулись, как он рассчитывал. Он выпрямился, повернулся лицом к советским литераторам и спросил:

– В чём дело, вы мне не рады?

– Рады, очень рады.

– Тогда разрешите мне присесть между вами, – иностранец опять слегка повернулся, показывая, что собирается сесть.

– Нет.

– Почему нет?

– У нас деловой разговор. Мы, к сожалению, даже пяти минут не можем вам уделить. Да и потом нам ещё на совещание надо ехать. До свидания.

– Всего хорошего, – это добавил Бездомный.

– Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? − спросил, волнуясь, иностранец.

Но друзья дружным жестом показали ему на соседнюю лавочку, где, очевидно, было место иностранцу.

Иностранец долго потом сидел, поворачивал механически голову из одной стороны в другую и так же механически, монотонно бормотал:

– Я историк. Я историк. Сегодня будет история. Сегодня история будет. Я вам расскажу историю. Хотите, две истории? А, хотите, фокус покажу? А, хотите, два фокуса покажу? Надо срочно писать телеграмму. Я вам напишу коллективную телеграмму. Это не шаги на лестнице, это куриная косточка. Грач это не курица, он пельмени из кармана не ворует. Я историк...

 

 

* * *

 

Когда редактор и поэт шли в сторону трамвайной остановки, им повстречался удивительно огромный, жирный чёрный кот, вышедший из кустов и перебежавший аллею перед носом литераторов.

– Ну вот, теперь жди беды, – сказал Бездомный.

– Главное, Иван, никогда не забывать про свои принципы. Принципы делают нашу жизнь разумной, а разум это такая крепость, которая никакому врагу не сдастся: ни Чингисхану, ни самому Сатане. Вот говорили же нам на партсобрании: не общайтесь с иностранцами, не доверяйте разным хитро-скользким типам. Сам Иосиф Виссарионович объяснял, сколько обиженных советской властью людей ходят вокруг, прячутся. Вот взять этого иностранца. Ну заговорили бы мы с ним, а дальше что? Что дальше? Зачем он нам сдался, какой прок с него? Зато неприятностей могло бы столько быть – до конца жизни не отмыться. Или вот этот чёрный кот – ты что, в мистику всякую веришь?

– Нет.

– А зачем тогда сказал?

– Просто так.

– Знаешь, каждая такая измена самому себе может начаться с этого «просто так». Я это тебе говорю как другу, другому бы не сказал. Другой бы обиделся.

– Я понимаю. Только вот принципы разные бывают...

– Да, конечно. И это архиважно – не прогадать с ними, с этими принципами! Архиважно.

 

© Алексей Карманов, 2015

Написано 16.10.2015. Последнее изменение 14.03.2016.

 

Содержание